Нефть и мир. «Семь сестер» – дом, который построил Джон - Леонид В. Крутаков
Оккупация Рура остановила выплату Германией репараций, а дефляционная машина Америки продолжала наращивать свое давление. Увеличившийся с «подорожанием» доллара приток ликвидных активов (золото) Америка секвестировала, ограничивала тем самым эмиссию фиатных долларов (кредит 1-го уровня), наращивая стоимость настоящего Америки по отношению к будущему Европы. Цена американских обязательств Антанты в национальных валютах, подвергшихся кратной инфляции (см. таблицу 13), нарастала в геометрической прогрессии.
Росла нагрузка на бюджетные и социальные системы стран-должников. Для обеспечения выросшего государственного долга Америки страны-должники (пользователи долга) вынуждены были резать собственные бюджеты, сокращать национальные кредитные программы (эмиссия «обещаний денег») и государственные расходы (программы роста).
Давление дефляции усугублялось тем, что с 1918 по 1924 год торговый профицит США со странами Европы достиг 12,6 млрд долл. (200 млрд в эквиваленте 2021 года)[456]. Дело в том, что на нефть (основной экспортный товар США, материальное обеспечение американского долга) дефляционные эффекты практически не действуют, ее цена содержит в себе минимум новых затрат.
Чем выше курс доллара, тем выше экспортная цена нефти (первичная стоимость производственной цепочки), тем выше объем изъятия добавленной стоимости из конечного продукта других стран в пользу оператора дефляционными эффектами роста (то же самое относится ко всем видам сырья, но в нефти этот механизм действует наиболее отчетливо. – Л. К.).
За время оккупации Рура (к декабрю 1923 года) франк обесценился более чем на 30 %, упав до 20 франков за доллар. Довоенный курс в 5,18 франка за доллар был всего лишь приятным воспоминанием[457]. А 14 апреля 1924 года, когда в Париже начнутся заключительные переговоры по плану Дауэса, произойдет обвал французской фондовой биржи (фр. Grande peur)[458]. Валютная цена фунта стерлингов выросла с 90 до 123 франков. Премьер-министр Франции Раймон Пуанкаре сказал тогда, что он опасается следующей отметки франка «канул в небытие»[459].
Францию лишили статуса мирового кредитора, она стала частью «общего» долгового пространства, потеряла национальную проектность (историческая субъектность). В Госдепартаменте США по этому поводу отметят с чувством глубокого удовлетворения: «Франк упал очень вовремя, что значительно прибавило смысла в этой стране»[460]. А на Даунинг-стрит будет царить открытая эйфория: «французские милитаристы получили свое, когда курс франка рухнул»[461].
В конце февраля 1925 года Франция вынуждена будет согласиться с выводом войск из Рура в обмен на гарантии «союзников» в отношении выплаты репараций со стороны Германии (план Дауэса). Банкирский дом Моргана тут же выдаст Парижу срочный кредит в 100 млн долл. под гарантии госдепа США, Банк Англии также предоставит краткосрочный заем. А Пуанкаре подаст в отставку. (Сбудется предсказание Троцкого о назначении правительств стран Европы американским капиталом. – Л. К.)
Репарации и межгосударственный долг исказили структуру мировых финансов как системы обеспечения межстранового торгового оборота (госдолг вырос в 12 раз, его обслуживание съедало 1/3 национальных бюджетов). Новая финансовая архитектура, обслуживающая глобальный переток капитала, требовала отказа от узконациональных интересов в угоду «общему» росту.
Как отметил позже в одной из своих работ Адам Туз, «экономический либерализм» оказался абсолютно несовместим с национализмом, требовал «действительно полной переоценки национальных интересов – не только экономических, но стратегических и политических»[462].
Для погашения внешних (согласно формуле Рокфеллера, «во благо всего человечества») обязательств, за возможность доступа к новому экономическому дефлятору в жертву приносились национальные обязательства (проектность). Конечным плательщиком по американским долгам выступало население стран-должников Европы.
Англия попытается откатиться к довоенному долговому паритету, вернувшись к золотому стандарту (попытка отвязаться от «нефтедоллара»). За Англией последует еще 35 стран, которые, по выражению Поланьи, вынуждены будут «буквально морить себя голодом, чтобы достигнуть вожделенных золотых берегов»[463].
В реальности страны «морили себя голодом» не ради «золотых берегов», а в угоду новой доминантной модели роста. Дилемму, вставшую после Great War перед национальным государством, очень точно сформулирует упоминавшийся выше лидер английских лейбористов Рамсей Макдональд.
30 мая 1934 года (после того как в конце 1933 года Британия остановит выплаты по американскому долгу) Макдональд напишет в своих дневниках: «Платежи, ведущие к нарушению порядка (каким бы он ни был), являются предательством по отношению ко всему миру. Мы вынуждены взять на себя выполнение неблагодарной задачи и положить конец безрассудству, заставляющему нас платить»[464].
Пересмотреть зафиксированный в прошлом долг согласно изменившейся проекции в будущее (градиент), вернуться назад во времени невозможно. Дефляция была попыткой своеобразного выкупа революции, которая могла привести к национальному реваншу (желание «положить конец безрассудству»). «Финансовый термидор» в итоге приведет к социальной контрреволюции.
Факельные шествия будут проходить по всей Европе и Америке. Правый радикализм (фашизм) придет на смену левому (коммунизм), расцвет которого пришелся на войну и послевоенный инфляционный период. В этой главе мы практически ничего не говорили о политических последствиях Великой войны. Делали это сознательно. Задача состояла в том, чтобы показать связность модели, сложность и взаимозависимость системы общественных связей: инфляция, забастовки, безработица, долг, кредит, моральные обязательства, финансовая ответственность, силовые потенциалы…
Если же говорить о политических переменах, то главным драйвером здесь было противостояние национальных и корпоративных интересов. Вопрос заключался в том, кто будет гарантировать новую (уже сложившуюся интернациональную) финансовую архитектуру мира, выстроенную на нефтяном драйвере. Какая онтология ляжет в ее основу, какие институты необходимо создать для ее функционирования, кто будет обеспечивать контур «общей» безопасности.
Ответ на этот вопрос могла дать только новая правоустанавливающая война. Национальное государство (как социальный паттерн, исторический субъект) не хотело сдаваться без боя. Чтобы окончательно сломать исторический хребет Европы (Старый Свет, Вестфальский мир, Венский конгресс, имперство), потребовалась еще одна мировая война, расставившая все по местам. Речь об этой войне (о ее причинах и неизбежности) пойдет в следующей главе.
Глава 8. Drang nach osten
«Добрым словом и револьвером»
Великая депрессия была порождена Первой мировой войной, и именно она показала неизбежность (стала причиной) Второй мировой войны. Обобществление (десубъективация) Старого Света далось Новому Свету очень дорогой ценой. «Общий» долг (глубина кредита, прогнозный горизонт модели), который был выписан под проект (в счет победы в Great War), отодвинул точку окупаемости слишком далеко в будущее.
Финансовый пузырь из «обещаний денег» требовал обеспечения (материальные активы), иначе размывались целевые показатели и проект терял свою реалистичность (социальное обоснование, оправданность). Иначе инвестиции в будущее, сделанные на волне ожиданий победы, превращались в прямые (невозвратные) убытки
